Сразу видно, что передо мной опытные бойцы, которые с пары патронов почти навскидку бегунов валят, а вот по мне ничего не очевидно. На меня смотрели несколько стволов, но для порядка. Я представлял из себя нечто грязное и совершенно не понятное.

Меня Стикс омолодил очень основательно, но есть ограничения наглости, поэтому мне на вид лет сорок, может, чуть больше и в звании я могу быть в каком угодно, от подполковника из штаба до сильно пьющего капитана или старшего прапорщика. На шее по-походному висел «Калашник», а это был именно он, и тоже вышлядел под стать. Видавший виды приклад, основательно заношенный, потёртый, на прикладе нарисованный маркером череп с косичками и ножами, рыжая бакелитовая обойма и космического вида ствол. Дополняла картину небритая морда и слой грязи на ней же, берцах и одежде, что было грязнее, сказать сложно. Плетёный палаш и развесёлый штык-нож хэндмейд украшали пояс.

Я и мои подростки всё это время двигались максимально быстро и вымотались по самое не могу. Разумеется, эту технику я считал уже своим транспортом, без каких-либо вариантов. Бойцы просто не знали об этом и не могли просчитать моё поведение. Меня спросили:

— Кто и откуда?

— Я? Откуда? С дезертирского, говорю, я батальона.

— С какого?

— С дохлого. Это вы тут бравые солдаты, а у нас только всякие крысы тыловые, генералы и обслуживающий персонал. Знаете, всякие наладчики, доводчики, медсестрички с вот такими сиськами, — и я показал сантиметров восемьдесят ладонями. — И генералы вот с такими жопами, — и добавил ещё сантиметров сорок в расстояние между руками. — Этих в первую очередь порвали и сожрали. Из всех один я остался и два юнги со мной малолетних, — и я махнул детворе.

Из кустов вышли Амазонка и Носорог. Выглядели мои недоросли грязными и измотанными, лица совсем не взрослые. Я к ним привык, а так дети детьми. Из оружия АК и РПК с глушителями, которые мы на стабе Чеха позаимствовали. За плечами рюкзаки, несколько ручных гранат и пистолеты с ножами на поясе.

С брони БТР внимательно смотрел молодой парень лет двадцати пяти. На полевой форме, на груди, был неброский погон с младлеевской звёздочкой.

— А ты кто такой?

— Политрук.

— Не понял? Особист?

— Нет. Именно политрук. Особист — это ругать, а я утешать и объяснять.

— Ладно, потом. Что тут происходит?

— Хрень тут происходит. Биологическим оружием долбанули, люди в животных превращаются, в штаны срут и друг друга жрут. Те, кого вы видели, — это самые маленькие, а вырастают в таких уродов, что их только с флагмана главным калибром валить можно. Старые, матёрые твари и броню могут порвать, башни танкам отрывают.

Парень покосился на противогаз на поясе.

— Бесполезно, все уже заразились, как и у нас. Просто у меня и у детей иммунитет, а остальные наши переродились и друг друга пожрали. Мы топаем, где поменьше тварей, и не шуметь стараемся. А эти, что сбегаются, они на шум.

Ребята очень непросты. Очень-очень, и тот, который со мной разговаривал, был не главным. Бойцы разумно поступают, на случай засады чтобы одним выстрелом главного не прибили. Через полминуты двигатели заглушили, а в руках многих парней появились «Валы» и пара пистолетов с накрученными глушителями. Скорее всего, командир был в БМП и слушал наш разговор по рации. Ещё несколько человек апгрейдили свои автоматы глушителями, как у Джульетты. Мне младлей показал на БМП, зверёнышей пригласили присесть на броню БТР.

Одна из задних дверей головной машины приоткрылась, и я залез внутрь. Меня подхватили и пропихнули вглубь тесного салона. Молодой парень, но уже старлей, повернулся ко мне:

— Рассказывай, только без клоунов.

— Без клоунов совсем плохо будет.

— Потерпим, — и приглашающе снизу вверх кивнул. — Подожди, хочу, чтобы все слышали, — щёлкнул на приборной панели пару тумблеров.

Я начал:

— Всё, что говорил, правда. Только с нами всё случилось раньше, а сейчас мы потеряшки, без транспорта, спасаемся, к своим выйти пытаемся. Мы в зоне заражения, и те, кто на вас бросался, это заражённые. Это самые маленькие, а вырастают такими здоровыми, что могут и броню раздолбать, тут даже пулемёт не всегда помогает.

Мне кивнули, и я продолжил:

— Вы все, ребята, заразились, уж извините, как получится, иммунитет есть у двух-трёх на сотню. Человек разум теряет и в тварь превращается. Лекарств нет. Войны вашей тоже больше нет, здесь у вас другая будет.

Мне опять кивнули, чтобы я говорил:

— Только не думайте, что у меня с головой не того, мы в другом мире. Сюда с Земли куски кидает вместе с людьми и техникой, домами и дорогами. Целые города. Вот и вас кинуло. Сразу скажу, в этом мире очень тяжело без оружия выжить, поэтому ваша броня и оружие очень ценное. Если кто останется человеком, первому встречному не доверяйте. Мне ваша броня не нужна и оружие, поэтому я правду говорю, но с другими будет не так. Торгуйтесь и вымораживайте до последнего. Здесь всё бесхозное, что нашли — всё ваше. Горючее можно из любого грузовика слить и жратву в любом магазине набрать, а вот оружия очень мало, а заражённых очень много.

Меня слушали молча.

— Я вам ещё много чего расскажу, просто надо из леса выбраться, где нам удобно будет переночевать и отдохнуть. Тут совсем ничего не видно, и очень опасно тварей близко подпускать.

— Знаешь, куда ехать?

— Очень приблизительно, мы сами тут впервые. Прямо будет, наверное, небольшая промзона, там место под ночёвку подыщем. Надо такое место найти, чтобы незамеченным никто не подобрался, а утром мы ещё немного с вами, а потом должен быть стаб. Ах да, город, который не меняется, здесь стабами называют. Там и попробуете договориться, а мы дальше пойдём. Я всё расскажу. Мне ещё много гадости вам рассказать надо.

Ещё до наступления темноты двое парней переродились. Одному свернули шею, а другого прирезали, знаете, так, в один удар, мгновенно, быстро, без крови, как-то по-доброму. По-семейному, я бы сказал. Снаряжение по моему совету сняли и уложили обоих в довольно большую промоину. БМП заехал и пару раз крутнулся на месте, засыпая братскую могилу траком.

Всё это время я посвятил рассказам об этом странном, жестоком и прекрасном мире, где у людей вечная жизнь, и откушенные руки и ноги отрастают и после хренадцатого десятка лет спина не болит. Рассказывал, как молодые руки на себя накладывают, потому что мозги не выдерживают, и о том, что вещи, кроме оружия, ничего не стоят, и о живчике, разумеется. Рассказывал как можно больше.

К вечеру мы подыскали хорошее место и фортифицировались между двух высоченных стен завода, поставив бронетехнику с обеих сторон, практически полностью перегородив проходы, а узкие щели закидали кусками хлама. Спали по очереди.

Утро мы встретили с ещё пятью трупами и по традиции их закопали с помощью того же БМП. Три каски, два берета и положенные в рядок орденские планки. Двинулись.

Тяжело и страшно смотреть, когда кто-то из них начинал откровенно гнать, говорить всякую хрень и мозг уходил постепенно. У нас на кластерах это было быстро, почти мгновенно. Пара минут — и нет человека, а тут долго, тут уже понятно, что всё, невозможно, обязательно произойдёт, но это был ещё человек, который осознавал, что с ним что-то не так, и прощался, говорил какие-то просьбы, что-то пытался сказать. С учётом того, что тут самому старшему лет двадцать пять, это очень жутко. Никто не истерил, а если кто, уходя, впадал в состояние полуразумности, то с ним разговаривали, как с ребёнком, уговаривали, утешали, объясняли, а когда убеждались, что человек покинул тело, убивали.

К вечеру, когда нам надо было расставаться, а до стаба оставалось совсем чуть-чуть, не переродились только мехвод БТР и стрелок-оператор, который и сел за рычаги БМП. Нам на стабе появляться нельзя, наверняка там уже предупредили о нашем приходе или скоро это сделают, а надеяться на следующего Гоги точно глупо. Меня и моих детей на стабе повяжут и отдадут преследователям. За парней я не беспокоился. Это был не такой воинственный стаб, как у Чеха, а профессиональным военным со своей бронёй рады везде и всегда.